Тринадцать способов убить Лалабелль Рок [Литрес] - Мод Вулф

все равно слишком темно, чтобы разглядеть лица. Грохочет музыка, но со всех сторон доносится разная: диско, джангл и блюграсс, блюз, и бедрум-поп, и дэт-метал. Кто-то пытается танцевать под эту какофонию, но им мешают те, кто сидит по-турецки на танцполе и играет в карты. Сквозь толпу я вижу стол для пинг-понга, где пара ангельского вида близнецов небрежно перекидывают через сетку шарик.

Мы вступаем в этот хаос, держась друг за друга.

– Что ты говорила? – кричу я. – Насчет того, чтобы я заменила тебя?

– Что? – кричит она в ответ. – Что ты сказала?

Я делаю еще одну попытку, но ее обрекает на неудачу убойная комбинация из Шопена, дабстепа и хлопков от пробок бутылок шампанского. Портрет крепко берет меня за предплечье и тащит через толпу к огромному, во всю стену, окну. Внизу в мерцающих огнях раскинулся темный Баббл-сити.

Стоя вплотную к стеклу, я чувствую холод, поднимающийся из этой темноты. Мы поворачиваемся спиной к этому обрыву глубиной тысяча двести пятьдесят футов. Теперь мы слышим друг друга.

– Так лучше, – говорит она. – Теперь мы можем слышать собственные мысли.

– Я приехала не для того, чтобы заменить тебя, – быстро говорю я, чтобы сразу отбросить все сомнения.

– О, – говорит она, и вдруг, к моему ужасу, ее подведенные зеленым глаза наполняются слезами. – О.

Я не двигаюсь, мне некомфортно. Мучительная пауза тянется долго, пока она пытается взять себя в руки. Ее губы дрожат. Наконец издает дрожащий вздох. Я не знаю, можем ли мы плакать, возможно, это необходимо для такой актрисы, как Лалабелль. Должно быть, это физраствор.

– Ты хоть представляешь, – тихо говорит она мне, – сколько времени я хожу по всяким тусовкам?

– Нет.

– Целых пять месяцев, – печально говорит она. – Целых пять месяцев я танцую, веду светские беседы и хожу на чертовых шпильках. Целых пять месяцев я питаюсь канапе и оливками из мартини. Так жить невозможно.

– Пять месяцев? – спрашиваю я, не веря своим ушам. – Без перерыва?

– Почти, – отвечает она, устремляя невидящий взгляд в пространство. – Иногда, между пятью и десятью утра, у меня есть время, чтобы заехать в гостиницу. Если нет вечеринок у бассейна, на которые нужно идти обязательно, или бранчей на крыше. Больше всего я люблю гардеробные. Можно забраться под шубы и устроить себе гнездышко. Однажды я просидела в гардеробной целых два дня, пока меня не нашли.

– А кто нашел? – в ужасе спрашиваю я. – Лалабелль велела за тобой следить? Ее телохранители здесь?

– Нет, – с несчастным видом отвечает она. – Только ее друзья. Они, видишь ли, слишком сильно любят меня. Им не хватает общения со мной. А я не могу дать им достаточно… О, боже, вот они опять идут.

Она выпрямляется, тщательно скрывая гримасу недовольства, и нацепляет на лицо сияющую улыбку.

– Дорогие! – радостно вскрикивает она и широко распахивает объятия.

Из толпы с одинаковыми белозубыми улыбками выныривают две женщины и окликают ее. Все трое напыщенно обнимаются, я замечаю, что ни у одной из женщин на ладонях нет линий. Они рассеянно улыбаются мне, однако вниманием своим не одаряют, лишь делают комплимент моему костюму. Вскоре вокруг них образуется толпа, и в какой-то момент мой Портрет исчезает.

Я подумываю о том, чтобы отправиться на ее поиски, но в последнюю секунду меня останавливает воспоминание о руке на моей попе. И я решаю вместо этого выпить, причем чего-нибудь крепкого. Хватаю с подноса у проходящего мимо официанта высокий бокал с чем-то, щедро сдобренным фруктами, и расхаживаю взад-вперед вдоль окна, делая маленькие глотки. Напиток лазурно-голубого цвета и очень крепкий. Мне нравится, как он притупляет мои чувства и превращает мигающий свет в гипнотический туман.

Я прохожу мимо обнявшейся пары, которая смотрит в ночь.

– …приходило в голову думать об этом городе как о живом существе? – тихо спрашивает он свою спутницу.

– Приходило. Это зверь, – отвечает она. – Чудовище.

Дальше я прохожу мимо двоих друзей в расстегнутых смокингах. Они мрачно смотрят в темноту.

– Этот город, – говорит один другому, – разрывает человека изнутри, правда?

После того как я подслушала третий или четвертый подобный разговор, мне становится скучно, и я допиваю свой напиток. Сейчас я чувствую себя пьяной, и такое состояние мне нравится. У меня приятно покалывает кончики пальцев на руках и ногах. Прохожу мимо шведского стола, заставленного блюдами с едой. В центре – гигантский лебедь с распростертыми крыльями; похоже, все перья вернули на место после того, как достали его из духовки. Рядом с лебедем суетится мужчина в металлической маске-домино и вилкой выскабливает мясо с ребер.

При виде меня он поднимает голову.

– Я тебя знаю? Разве не тебя убили сегодня утром?

– Ты меня с кем-то перепутал. – Я отворачиваюсь, и у меня скручивает желудок.

Пробиваю себе путь через толпу и наконец нахожу Портрет. Она в полуобморочном состоянии и сидит, ссутулившись среди зеленых листьев, в цветочной кадке. Ее веки опущены. Стоящий рядом с ней мужчина бодро рассказывает ей о «прыжке веры» Кьеркегора[10]. Я смотрю на него, и он затыкается и идет прочь на поиски нового слушателя. Удаляясь, озадаченно оглядывается, и я понимаю, что он оценивает нас. Наверное, когда мы рядом, это напоминает разворот модного журнала. Деловой наряд и туалет для развлечений.

– Я приехала не для того, чтобы заменить тебя, – кричу я ей в самое ухо. – Я приехала, чтобы избавиться от тебя.

Секунду я сомневаюсь в том, что она услышала меня. Потом ее глаза медленно открываются, спина напрягается.

– Ну почему ты сразу не сказала? – радостно восклицает она. – Это же здорово! Так даже лучше.

– А ты не хотела бы просто остановиться? – спрашиваю. – Отдохнуть?

Не знаю, почему я спрашиваю. Ведь такой выбор я ей дать не могу. Я объясняю это любопытством.

– Я устала отдыхать, – говорит она. – Это как один долгий сон в гостиничном номере. Через какое-то время тебе становится скучно от обслуживания номеров и телевизора, и ты начинаешь тосковать по вечеринкам, даже если у тебя болят ноги. Постоянно просыпаться и засыпать – это утомительно. Хоть один раз мне хотелось бы закрыть глаза и не думать о